Виктория Берг
СЛУШАЯ ТИШИНУ
Последовав за стрелкой стрекозы
над гребнями нагретой солнцем хвои,
вдруг попадёшь в сияющую зыбь,
где зной сухой на мёде трав настоян,
где крылышки мушиные поджав,
качается берёзовое семя -
почти застыв, вбирая вязкий жар -
в предчувствии грядущих потрясений.
Попав в его замедленные сны,
почти вплавляясь в алюминий неба,
услышишь монотонный гул волны
и ветер в кронах. Между сосен бледно
блеснёт, играя, моря чешуя -
почувствуешь - пронзительно, тревожно -
как брызги леденистого огня
взлетают ввысь и... падают на кожу,
и проникают глубже, расслоив
тебя на небеса, стрекоз и вечность,
и ты, - не отрываясь от земли, -
становишься бездонным, бесконечным...
АЛЫЧОВЫЙ ХРАМ
Глухо падают капли с листвы алычи. -
Стук... Молчание... Шлёп... Шорох влажный, скребущий...
Ночь в упругой, шершавой, трепещущей гуще -
в сочной зелени кроны - от неба ключи
прячет, множа огнями цветных фонарей. -
На прохладных и мокрых ветвях зреют тайны,
набухают, срываются...
................................... В исповедальне
этой чудится:
шлёп - и поймешь... став мудрей.
РАССВЕТ ДЛЯ КАМНЯ
«И я говорю тебе: ты — Пётр,
и на сем камне я создам Церковь мою»
(Мф.16:18)
Легче легкого - быть с тем, кто чудом и светом богат,
полыхать, загоревшись от искры вселенской любви…
Закрываю глаза - Гефсиманский чернеющий сад
бесконечно, беззвучно счисляет молитвы олив
в свете бледном, неясном. Спит в сумерках тела душа.
Далеко до рассвета, но солнце в зените зрачка –
«И в тюрьму и на смерть!»… Плотоядные трупы спешат
за одежды поспорить и прибыль найти в медяках.
Защитить и отречься. - Отчаянье, горечь и стыд.
Предавать и терять – нет мучительней пытки, страшней.
Плач и стон над Голгофой. И небо, ослепнув, глядит
на дорожную пыль – умирающих вечно детей…
Как - оставшись без света - стать камнем? Как, в тысячах глаз
зажигая надежду, пройти самому до конца?
Как гореть, не сгорая, и верить - уже не предаст
слабовольное сердце, рождая внутри подлеца?
В мутной боли – как вспышка – прощеньем и миром - ответ …
Улыбаясь, увидеть – над Римом блестят облака
и земля исторгает к ногам онемевшим рассвет*…
И услышать, теряя сознание, крик петуха…
____
* В 67 году апостол Пётр прибыл в Рим, где принял мученическую смерть через распятие вниз головой.
ЯСНОСТЬ
Разматывая -
виток за витком –
ставшие сердцем галактики,
и, будто пловец, отгоняя
мысли -
тела медуз,
разгоряченным виском
чувствовать жизнь
на практике,
терять, ничего не теряя –
странный
и сильный искус.
И, в общем-то, все равно
(ведь нынешнее –
отражение,
рябь на воде веков
от сквозняков ума) –
сидеть,
ощущая спиной
прогорающих
дров движение
или срываться с мостков -
ясность придет сама.
PER ASPERA AD ASTRA
День растворился в перламутре вечерних робких многоточий –
вибрирует, струится, тает световоздушная среда,
и каждый взгляд на миг длиннее, и каждый жест – чуть незакончен,
и каждый звук – размытый, зыбкий – дрожа, уходит в никуда...
Сон или явь? - хрип саксофона, расслабленно-ленивый голос -
интимно и проникновенно зовет и просит «Don’t Explain»,
посуды стук и звон бокалов, шагов неспешных невесомость,
ворчанье аппарата с кофе, гул голосов – альпийский Рейн...
Здесь, у окна, в глубоком кресле, так явно видятся фрагменты
картин подвижных - маски, жесты в бесцеремонной простоте...
и после чашки шоколада безумно хочется абсента –
чтоб, сбросив пленку перламутра, в морозный мрак звездой взлететь.
О СНЕГЕ, КОНЬЯКЕ И НЕНУЖНОСТИ
Слоновой кости снег слетает наземь -
небрежными ошметками срезает
наросты кожи с пяток пожелтевших
декабрь-педикюрша у Зимы.
Плевать, что ты осколок старой вазы
династии какой-то. Небо знает
что нужно этой крыше отлетевшей,
которую под снегом ищем мы,
обнявшись на скамейке, словно птицы
скукожившись, исправно грея руки
дыханием друг другу. Туберозой
и ландышем благоухает день.
Я чувствую, считаешь ты страницы
в которых, среди многих, я - от скуки
засушенная бабочка. Но прозой
послать тебя мне почему-то лень,
и я пишу на пачке сигаретной
стихи про то, как солнце ускользает,
когда осенний ветер воду гладит...
В пластмассовый стакан ты льешь коньяк
и выдыхаешь шумно. Вечер светлый
во рту и горле крепость обретает.
Он нами у кого-то был украден.
У с-нежных нас? Ненужных нас?...
ПОЛЁТЫ БЕЗУМНЫХ
Какая-то глупость - искать наудачу
и в небо смотреть - в ожидании чуда,
и верить - все просто немного иначе,
чем нам показалось, ведь проще верблюду
пролезть от безделья в игольное ушко,
чем вдруг перестроить миры и эпохи,
в которых уже куковала кукушка,
нам жизнь измеряя на миги и вздохи,
в которых мы стольких себя растеряли
и стольких любили - во вред ли, во благо?
И, может быть, проще без этих сияний,
без этих полетов и реющих флагов
над башнями хижин, вигвамов и чумов,
без боя курантов под ребрами, слева?..
Но только смеюсь и с отвагой безумных
врываюсь в тебя, как в бездонное небо.
ПРОДОЛЖАЯСЬ В СЛАБОСТИ
Всё сущее рождено без причины,
продолжается в слабости и умирает случайно...
Жан-Поль Сартр
Мой благородный паладин чист и беспечен, как вода.
В ладоши хлопну, - и живым он в заводь утра не войдет...
Всю ночь в пещерах жгут огни и чертят иероглиф "ай"
на нетерпеньи ягодиц, на жадном беспокойстве губ, -
а мы все пробуем на вкус ложбинки, тропки и холмы
сплетенных заживо миров, не понимая - кто есть кто,
и где пределы наготы...
Птенец настойчивый стучит
и бьется клювом в скорлупу, хранящую и сон, и явь.
И запах мускуса дрожит в горячей, влажной темноте,
и кожа плавится, как воск. Уже нет воздуха - кричать...
Он умирает, как солдат, меч уронив к моим ногам. -
Победным пурпуром горит надменный солнечный штандарт.
Я вижу свет в его глазах - лучи сквозь толщу чистых вод. -
Его уносит на восток большая мирная река,
и больше смысла нет ни в чем - ни в благородстве, ни во мне,
ни в бесконечности смертей...
А значит - время воскрешать.
ПРАВДИВЫЙ СОНЕТ
Ты зеркало. Средь тысячи личин
себя найдет любой – в твоем обличье.
То нежен, то смешон, то неприличен,
то груб и зол без видимых причин.
Ты зеркало. В угоду ль, вопреки –
смеешься, лжешь, играешь – все открыто –
для любопытных. Что же – карта бита?
Ликуй, простак! Наивны дураки,
принявшие за камень ценный – страз.
Речная гладь хранит – ловушкой – омут,
где черти веселятся, плачут, стонут,
ждут, мечутся... но - скрытые от глаз.
Ты – зеркало. И в мире и в войне –
Собою отражаешься во мне.
ПОЧТИ ЭПИЛОГ
Еще набатом «никогда» не растревожило уныло,
и взгляд еще не изменила обмана мутная слюда,
но чья-то скорбная звезда уже зажглась над ветхой крышей,
уже на темных окнах пишет посланья бойкая вода:
стучат, не ведая стыда, глухих тире и точек капли
и пробивается сквозь паклю в оконных рамах дерзким «да»
сквозняк – сердечная беда. В потемках ты шагаешь к двери,
чтоб выпустить на волю зверя – тоску – по призрачным следам,
почти ушедшим в «никуда» из полусбывшегося завтра...
И ждешь хоть капельку азарта в преддверье скорого суда.
ПЕРЕШАГИВАЯ
Перешагивая город поперек,
замечаешь на продольных желобках
то мерцающий болотный огонек,
то поток огней, ревущий, как река.
Проплывают мимо, катятся миры,
перейти тебя сквозь стены норовят -
ты шагаешь и не ждешь et ceter(ы),
суетится в голове десяток крякв,
ищет плевел средь не выросших рогов -
глазки умные, но кряк слегка визглив.
Ты плюешь на них и месишь свой творог,
поднимая выше ноги от земли -
в крынке города. Стараясь не дремать.
Взгляд на свет — и вновь шагается легко.
За тобой крадется добрая зима -
берегись ее спасающих клыков.
О МУХАХ И КОТЛЕТАХ
Мы даже, может быть, остынем
и вспомним радости простые,
и в нашей выжженной пустыне
взойдут тщедушные ростки,
но нынче это нереально.
Нам слишком тесно в ареале,
где общим - только умывальник
и тот, скорее, - вопреки.
Наш мир уходит тихо в Лету.
Раздельно жарятся котлеты
и мухи врозь жужжат в рассветах,
тихонько крыльями шурша.
И мимо нас струится прана.
Мы посыпаем солью раны
и верим - поздно или рано
проснется в ком-нибудь душа.