Сергей Нежинский. "БИСЕР" (часть 1)


***

ВОСПОМИНАНЬЕ

Пространство мнется, как листок и мнится,
Что лица движутся, как будто поезда,
Что из-за тучи, из-за труб, из-за
угла котельной выпорхнет вдруг птица…

Ах, птица в симпатическом дожде!
Ах, силлабически взволнованная птица!

Сквозь выпукло-стеклянный мотоцикл
Прыщавый мальчик смотрит дням вдогонку.
Замедленно качаются над ним
Клавиатурно пестрые березы…

В перстах мальчишки плавится пломбир
И консерванты капают на брюки.

Дым жрет бетон,
Как девственница, сад,
Стоит, раздвинув пасмурные ветви,
В желудке "скорой" бьется эпилептик,
На входе в ПТУ записка: "Все ушли на фронт"

Листва вокруг шуршит, как граммофон.

И Время говорит из мегафона:
"Не Бруно жалко днесь и не Монро в песцах,
И не запойного Христа самоубийцу…
Мне жаль, что у эпохи нет лица,
В которое так хочется влюбиться!"

120906 г.


***

Чад гулких туч в небесном срубе.
Душа напугана дождем.
В заборах вышиблены зубы,
То ли жульем, толь сентябрем…
И дерева со всей округи
Идут топиться в водоем.

Висит журавль, прибитый к небу.

Нет больше Бога в ширпотребе!

........Оглохло Сердце…
..................Лист пустой…

Какой же выпадет нам жребий
Из рук эпохи грозовой?!

120906 г.


***

METAMORPHOSES. УРОБОРОС.

Геккон и лев синица и змея
Возмездие и куб печать и аксиома
Цветок и лом железо и солома
Стекло и дым зачатье и струя

Лицо и олово ладонь и хризопраз
Точильный камень и необратимость
Тоска и жимолость бумага и невинность
Щека и щит парабола и глаз
....................................................

Свеча и язва прорубь и фантом
Мотор и дерево бензопила и якорь
Мечта и колокол аквамарин и сахар
Лев и змея синица и геккон


***

ВНЕШНИЙ ОБЛИК ВЕСНЫ

на ветвях мишура и пустые скорлупы скворечен
воздух катится вниз по сверкающим рельсам дождя…

Здесь трава как шинель…
здесь зарезанный месяцем омут
погрузился в себя как познавший Ничто бодхисатва.


***

ИЗ НАБОКОВА

"Паденье неизбежно".
В. Набоков "Смерть"

... Белел комод...
У стенки на полу,
Как будто эллинские темные колонны,
стояли книги…
Мрака Карфаген
в руинах сна встречал свою погибель…
И стекла лязгали, и свет по всем дворам
бродил, как пес, моих будил соседей,
Захлестывал, дымился, как пожар,
Как сумасшедший дергался и бредил,
себя преподнося над бытием…

И вот пузырь, огромный, белый, жадный,
Сверкая жестью, каплями горя,
над крышами восторженно поднялся
И все разрушил...
Все обрушил в тлен...
Все мысли тонкие, все хрупкие соцветья,
Все чудные деревья темноты
сгорели вмиг под солнечным обвалом…
И в комнате немыслимо пустой
Образовался вакуум молчанья.

Лучи клевали темное стекло.
О, перепуганные птицы мирозданья,
навеки заключенные во тьму
и погребенные в иллюзию свободы,
мне жалко вас…
Вы словно мишура,
что призвана собой украсить елку
И после быть отложенной прислугой
в пустой и пыльный ящик ожиданья...

Но мрак сильней...
Отсутствие всегда сильнее, чем
Любое из присутствий, и нетленней…
Лишь грубый ум понять никак не может,
что Ничего не может умереть.
И в рождестве, в упрямом возрожденьи
он по привычке видит только смерть...


***

СТАНСЫ ПРОШЛОГО ДНЯ

Анатолию Стефанчуку

1

Ты на полку поставлен,
в тяжелую книжную пыль,
рассеченный молчаньем
на тысячи мелких абзацев.
И в тебе, словно окунь,
качается скользкая быль
и холодная небыль
топорщится прямо с форзаца.

Может помнишь, как здесь
щебетал неподвижный тростник,
и страна, голубея в пропеллере,
пахла бензином.
Узловатыми пальцами
путая волосы книг
ключевая сирень
раздвигала пространство гостиной.

И в блестящем бинокле
стеклом раздвоЕнная даль
принимала абрИсы
лучами нагретой берлоги.
На губах шифоньера
слюной растекался хрусталь,
и, тряся головой,
колокольня бросалась под ноги.

...................................
Ты в гранитной стихии
наполненных библиотек,
как на кладбище душ,
прижимаешься ближе к Гомеру.
Ты в безумном потопе
кофеен, трактиров, аптек
навернулся слезой
на стеклянный зрачок атмосферы.

2

Демонтирован клен
и разрушен готический лес,
черный тополь разломан
на тысячи ржавых деталей,
и врезается в даль
мускулистое дерево рельс,
распускаясь в итоге
глухими цветами развалин.

За чертой горизонта
в ухвате потеет Нева,
и медлительно лезет,
как будто из губ стеклодува.
Ошарашен простор и напуган, как мальчик, но нам
все мерещится Сена
и розовый обморок Лувра.

Так хотелось ощупать
глазами спокойную даль,
отодвинув ладонью
коричневый дым занавески,
и читать по губам
стрекозой налетевший февраль,
и писать под диктовку
туманом затянутый Невский.

.....................................
Первобытная оторопь
музыкой взбитых волос…
Телефон прижимаешь к плечу,
как скуластую скрипку.
И шумит в проводах
помутненная зелень берез,
и в углах отдается
и льется раскатистым Шнитке.

3.

Еле слышное пенье
повсюду налипшей слюды
и пространство с извечной помаркою птицы, и горсти
золоченых мелодий,
и темная слабость воды,
наведенная косо,
и окон горячие ноздри -

все обуглено снегом,
но мрака известка бела.
На унылый триптИх
разделилась зима, и покамест
над тягучей водою звенит золотая пчела
и шатается дуб,
с головой заключенный в анАпест,

все темнОты развеять.
И в быстром пролете души,
в запустении глаз,
в пустоты мимолетном разбеге
рифмовать кавардак
с целомудрием сонной тиши
и стеклянную муть,
и шушуканье белого снега.

.........................................
Зов едва достигает руками
твоей тишины.
В опостылевших комнатах
этой безликой пустыни,
словно гласности две,
мы с тобою в одно сочтены
и бантОм бесконечности
крепко повязаны ныне.


***

"...

Припухлость губ… и мимика мимозы…
Торжественна и эпохальна высь.
Кладбищенские тощие березы
В железные ограды заплелись.

Твои глаза, как влажная крапива,
И волосы, как бронзовый костер…
Как тяжело и нежно пахла слива,
Как тонко вечер обнимал простор.

Виолончель выплакивала ноту…
И неожидан был апофеоз,
Когда я вдруг влюбился в позолоту
Кладбищенских, уродливых берез…

300303 г.


***

Мы в сплошном немыслимом угаре,
В неком сумасбродстве тишины,
Где ни гул, ни песня тротуаров,
Ни луна, ни звёзды не слышны.

Но, замыслив ровно в четверть века
Уложить тысячелетий гуд,
Я читаю в недомолвках снега
Эпилог растаявших минут.

Ты же, оттянув исхода лямку,
Весь налёг на письменный прибор.
На столе поблескивают склянки,
За окном ведётся разговор.

Бешено стучат часов колёса,
И дрожа на окончаньях строк
С громогласным рёвом паровоза
Рифмы налётают на листок.

Помнишь, как, сойдя на полустанке,
Ты признал величия позор,
А вокруг шумели, звали неньку,
Из избы тащили вякий сор?

В той возне газетных посягательств,
В мимолётном небе пустоты
Так легко без лишних отлагательств
С неизбежным перейти на ты.

Но теперь же, как во время оно,
Всё бело и всё лежит в тиши,
И с пустого тёмного балкона
Незачем и некуда спешить.


***

Поля визгливо пятились, дрожа,
От лязганья, от шума, от железа.
По радио играла "Марсельеза"
И прыгала за окнами межа.

Верстой гремела бронзовая даль,
И небеса бросались под колёса,
И высоко над линией покоса
Висела туч разорванная шаль.


***

У МОРЯ

Рвались и падали чёрными клочьями
В плеске и грохоте выкрики волн,
Сыпались звёзды на лист многоточьями,
Бился о берег отвязанный чёлн.

Свесила морду луна златорогая.
Вижу, как дымом в холодную высь,
Тихо уходит моя босоногая
Глупая, глупая, глупая, жизнь.


***

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ

Плавник горы - в пол-оборота - сон,
Стокгольмский лёд на подоконник разом,
Наветом в лоб огромным рыбьим глазом,
В пол-оборота: - Здравствуй,
В спину: - Вон!

Прибор готов.
Столовый звонок нож,
Сереброокий, бледный громогласный,
Ланит мороженое, краска кож атласных -
Всё клевета, всё ненависть, всё ложь!
………………

Кто шарит по углам, как эта мышь,
Кто заплетает голос тот в камыш,
Кто бродит по горбам и скатам крыш,
Ты эту явь не помни и не слышь.

На образах заломленный сустав,
И, тот состав из пузырьков восстав,
В пол-оборота: - Здравствуй,
В спину: - Вон!
Плавник горы.
Столовый холод.
Сон.


***

СПИНОЙ К СОЛНЦУ

Наташа! Что за шум вокруг?
Откуда шарканье гортаней?
Откуда льётся тёмный звук
Предначертаний и признаний?

Тот звук, как грозная гора.
Он как пролог перед рассказом.
Он предсказал возню пера
Ещё до появленья фразы.

Он перенёс недуг тоски
На лист, нахлынувший обвалом.
Он бьётся коротко в виски.
Он пахнет паром и вокзалом.

Одетый в полумрака шерсть,
Пускаясь в даль по звёздным рельсам,
Он, как рояль, наполнен весь
Пустым воспоминаньем леса.

Наташа! Это дней разброд,
Весь этот лоск и гул сомнений,
Оттуда кличет тёмный рот
Предназначений и свершений.

Мы - только отзвуки равнин,
Мы - отголоски этой нови,
Мы - шёпот, слившийся в один,
Большой и громкий голос крови.

И, уходя во тьму корней
Наплывом на виски и губы,
Мы помним назначенье дней
Ещё до совершенья судеб.

180104 г.


***

Небу - небово
Богу - богово
То ли терем здесь
То ли логово

Серебро кому
Мне - убожество -
Светоблудие
Неболожество

Свету - светово
Мраку - мраково
Мне же всё теперь
Одинаково

В ласке маяться
Иль в немилости
Посчастливилось?
Разлюбилось ли?

На звезду смотрю
Может сбудется
Отлетит душа
Позабудется

210104 г.


***

Подёрнут синей копотью простор,
На вензелях оград дымится утро,
Горит восток за пеленою штор,
Бросая в лужи розовую пудру.

Лилов синяк от тени на стене,
И хрупок свет, и тонок запах грязи,
И слышен лист, упавший в тишине
На кромку воспалённой вазы.

Метался день по линии бедра,
Так яростно и нежно сыпал ясень,
Ломясь под грубой кладью серебра,
И замирал, едва обрушась наземь.


***

НОЧЬ

Тобой заполнен весь объём.
Погиб рояль и голос умер,
Как будто всё - и пруд, и дом -
Застряли в сумерках и в шуме.
Косноязычие стены,
Глухие всплески штор и спален,
И комнат тайные углы
Перед святыней тишины
Меня с тобой благословляли.
Там в странной музыке вещей -
Неповторимость
Сна и ветра.
О ночь,
о скалы площадей
волною бледных фонарей
разбей себя легко и щедро!

131103 г.


***

День оборвался шумно-золотой
И небо вздулось над опавшим садом.
Люблю я, осень, бедный купол твой
В прозрачно-дымном мареве заката.

Люблю, когда осыпавшись золой,
Ночь поднимает свой огромный парус,
И чуть дрожит над самой головой
Луны безвольно-голубой стеклярус.

021103 г.


***

Мой голос хил средь этих берегов,
Он колок как стерня и безобразен,
И, одичавши в зарослях углов,
С одним молчаньем родственно-согласен.

О, если можно было бы прервать
Классический напев пустоголосья
И тишину всей кожей ощущать,
И область всю в мерцающем заносе!

Там небосвода увлажнённый мех
Осыпан ярким фейерверком снега,
Там чёрный воздух липнет на лемех,
Там ночь скрипит, как старая телега.

О, если можно было б на корню
Переписать пейзаж однообразья,
И разглядеть ползущую змею,
И соловья в широкоскулом вязе,

Постичь умом измятую лазурь
(Лазурь тире есть атрибут рассвета)! -
В ней влажное миганье снежных бурь,
И даль летит, и шелестит как Лета.

Когда же сон развеется и всё
Померкнет здесь, и вколыхнуться свечи,
И отойдёт бессмертие моё,
Моё бессмертие шумящее как вече?


***

ПРОТИВ ЧАСОВОЙ СТРЕЛКИ

Сергею Главацкому посвящается

По ту сторону взгляда, во внутренней чаще иллюзий,
Обретенных за долго до появленья вещей,
Где контузия крови сильней вдохновенья и Музы,
Происходит рожденье и перерождение дней.

Отражаясь в стекле мирозданья, возвышенный плотник,
На краю восприятия строит межзвездный ковчег…
Все застыло на время: дороги, дома, подворотни,
Опрокинутый чай, шелестящий пропановый снег...

В том ковчеге, в пробирках, на полке бурлят организмы,
На предметных столах вызревают пружины кислот.
В них идет неустанно строительство смерти и жизни,
И строительство душ, и постройка извилин идет.

Обретя перспективу в хрустальном лесу отражений,
Прорастает реальность живым симметричным цветком.
В ней, на стыке конца и начала, рождается Гений,
И выходит из схемы с большим деревянным крестом.

Если долго смотреть в бесконечный провал микроскопа,
В глубину микромира зауженным зреньем уйдя,
Может быть, в той возне, в том огромном животном потопе,
Среди влажных частиц ты однажды отыщешь себя.


***

ИРМЕ ШТОЛЬЦ

Горит белок. Зрачок луны расширен,
И неизбежен звездности наскок.
На лаковом столе трепещет Шиллер,
как мотылек.

Ноздрю щекочет воздух нашатырный,
Распаренный в пробирках золотых.
Послушайте скорей, о фрау Ирма,
Как вечер тих.

Над книгой бьется колокол торшерный,
И черных букв шевелятся жуки.
Вам слышится усталый голос Рейна:
Спи, Ирма... спи...