МРАКОЦВЕТЕНИЕ

Привычно метелило. В бурых перчатках
И в сером колючем пальто набекрень,
Он медленно шёл по бульварной брусчатке
И взбадривал окоченевшую тень.

Один на бульваре, сквозь дым папиросный
Стучался настойчиво, как старожил,
Он в двери метели, загадочно-грозный -
Мишенью для снежного ветра служил.

На губы, как будто девчонки-шалуньи,
Просились снежинки. Но видимо, зря.
И снежные тучи прожгло полнолунье.
А он прислонился к лучу фонаря.

Прищурился он. Присмотрелся получше
К стоящим поблизости жёлтым домам.
Четыре смеющихся девушки тут же
Вломились в метель из непризнанных драм.

Заснули скамейки зелёными снами.
Вечерний бульвар превратился в постель.
И снег был оранжевым под фонарями.
И Гимн человечества выла метель.

Метель приходила с морских побережий
И ветер был витязем моря. Маяк,
Единственный в мире фонарь, будто леший,
Шатался по волнам и цвёл, будто мак…

С бульвара на берег спускались ступени,
И тот человек - он спустился по ним,
И волны бросали кошмарные тени
На скулы, и были похожи на грим.

На старческий грим… Человек отрешённо
Раздумывал о позабывших свой страх,
На род человеческий вместо короны
Случайно одетых песочных часах.

О том, что эпоха людского величья
Прошла, не достигнув своей высоты.
О том, что забыты победные кличи
И замерли в оцепененьи мечты.

О том, что однажды все люди рванулись
К вершине, но вид с высоты испугал,
И замерли все, и к подножью спустились…
С тех пор все бегут от "чудовищных скал".

С тех пор человечество остановилось!
Живёт, как и раньше, вот только не тот
На улице год, ибо время взбесилось…
Две тысячи восьмидесятый идёт!

А может, в конец двадцать первого века
Свершил девятнадцатый скользкий побег?!.
Всё те же вокруг двухэтажки-ковчеги…
Всё те же бульвары, метели и снег…

Всё тот же оранжевый снег!.. Dеjа vu ли?
Трепещут под ветром ночным паруса,
Которые прошлой весной растянули
Над ярмаркой (их изорвала гроза)…

На пляже заснеженном, около лестниц,
Русалочьи статуи полулежат.
Никто из русалок уже не воскреснет:
Их головы к чёрту отбиты! Распад.

И очень на старость похоже всё это,
И от человечества нет новостей.
Эпоха забвенья стесняет планету,
И с каждой снежинкой всё меньше людей.

Ведь пройдены тропки - и даже бараньи! -
А новых путей не нашли, их и нет.
И страшное слово "Вы… Вы… Вымиранье"
Забрезжило в воздухе. Стар наш билет!

И только бессмысленный снег, как в подарок,
Составит компанию мне. О, ворчи!
(Все люди сейчас - у своих самоваров.
Пьют чай и, бывает, жуют калачи).

Конечно же, он из прошедшей эпохи,
И здесь он - не к месту, и здесь - ни при чём!
В бессмысленном времени светлому плохо!
Становится время его палачом!

Он знал: были люди, которые вместе
Надеялись, вместе стремились к мечте.
Ему бы туда, через грозди созвездий
Прорваться и жить, словно рыбе в воде!

В театр ходить и дарить диадемы,
И в литературном кафе по ночам
Со сцены читать молодые поэмы,
И взглядом смущённым ползти по плечам…

(Не здесь я хотел бы теперь находиться!
Не в те времена, к сожаленью живу!)
О прошлом мечтал человек бледнолицый,
К разбитой русалке прильнув наяву…

И резко поднялся. Фуражку поправил.
На сером пальто приподнял воротник.
Взглянул на песок, и на снег, и на гравий,
На чёрное море, родившее рык…

Как в судорогах извивалось то море…
Как в прах рассыпались ступени под ним…
Как рос обесцвеченный дикий цикорий…
Как вновь по бульвару разгуливал дым…

Почти успокоилась вьюга. Уплыли
За окнами люди в спокойные сны,
И завтра проснутся, наверное. Или…
Ведь люди всю жизнь умирать рождены…

 

В огромной могиле - ночные бульвары.
На пёстрых скамейках девчонки дымят.
А изредка автомобильные фары
Врезаются в луч фонаря и - гремят.

Когда клочковатые тучи дотлеют
На кронах деревьев, то ринутся вниз,
Сиреневым инеем скроют аллеи
И станут шарфами для девушек… Бриз!

Почти успокоилась вьюга. Уплыли
За окнами люди в спокойные сны,
И завтра проснутся, наверное. Или…
Проснутся под розовым светом Луны…